16 мая 2025 года исполнилось 115 лет со дня рождения ленинградской поэтессы, драматурга, прозаика, журналиста Ольги Федоровны Берггольц, имя которой стало символом стойкости, мужества и победы Ленинграда. Ее голос во время блокады звучал каждый день из репродукторов осажденного города, вселяя веру в победу, давая силы и надежду горожанам дожить до освобождения.
Ольга Федоровна Берггольц – женщина с поистине трагической судьбой. Много испытаний выпало на ее долю, но всегда и везде она думала больше о других, чем о себе. В тяжелые дни блокады она писала в своем дневнике: «все мои горести, весь страх позади – я уже потеряла все, и мне нечего больше терять. Жизнь – это уже не утрата. И все же, несмотря на это, сердце сжимается от жалости и боли к сестрам, к женщинам, таким же, как я. Уж пусть лучше я одна! Уж пусть лучше только мне досталось бы это свирепое зияние внутри, но не другим. О, если б можно было ценой своего горя купить покой и отраду другим…» (май 1942 год).
Русская советская поэтесса О.Ф. Берггольц родилась 16 мая 1910 года в Санкт-Петербурге, на старой питерской окраине – Невской заставе, в семье заводского врача. Там же, на рабочей окраине Петербурга, прошло ее детство. Ее детские и юношеские годы мало чем отличались от детства множеств других юношей и девушек в первые годы после Октябрьской революции. Ляля, как ласково называли ее родители, была первым ребенком в семье. Как и полагается русскому поэту, у нее была няня Авдотья. Мама Мария Тимофеевна обожала поэзию, сумев передать эту любовь и девочкам (у Ольги была младшая сестра Мария).
Отрочество Ольги прошло в Угличе, куда мать увезла девочек в революцию, спасая от лютого питерского голода. Семья жила в ужасных условиях бывшей монастырской кельи, постоянно недоедая, в холоде, грязи, вшах.
Вернулась обратно в Ленинград семья только в 1921 году. К этому времени ситуация в стране изменилась: началась атеистическая пропаганда (с храмов снимали кресты, священников высмеивали). Родительские мечты об институте благородных девиц и медицинском образовании Ляли бесследно канули, и Ольга стала ученицей трудовой школы, а вскоре уже была пионеркой, превратившись из набожной интеллигентной девочки в пролетарскую активистку, вскоре вступившую в комсомол.
В 13 лет Ольга дала первое программное определение своего поэтического предназначения, свое понимание роли поэта, написав, что хочет быть не «гениальным поэтом», а стремиться «к помощи, душевной помощи людям». Так оно потом и случалось. Истоки ее блокадного подвига, очевидно, «родом из детства».
Первое стихотворение Оля написала в 14 лет. Его опубликовала заводская стенгазета завода «Красный ткач» в 1925 году, где работал тогда доктором ее отец. Чуть позже (в 15 лет) она тайком от родителей вступила в литературное молодежное объединение «Смена» при Ленинградской ассоциации пролетарских писателей и вскоре ее заметил сам Корней Чуковский на одном из поэтических вечеров, где Ольга прочитала стихотворение «Каменная дудка». Он сказал, что у нее большое будущее. Она это запомнила, но предсказание долго не сбывалось. В двадцатые годы поэтесс-комсомолок, звонкоголосых и не слишком оригинальных, было много, и она ничем не выделялась из их рядов. Слава не приходила.
Молодость Ольги прошла в коммуне инженеров и писателей на улице Рубинштейна, 7. За неудобства и нелепость дом прозвали «Слезой социализма».
В «Смене» она познакомилась с талантливым и уже известным тогда поэтом Борисом Корниловым. «Вот там я и увидела коренастого низкорослого парнишку в кепке, сдвинутой на затылок, в распахнутом пальто, который независимо, с откровенным и глубочайшим оканьем читал стихи… Глаза у него были узкого разреза, он был слегка скуласт и читал с такой уверенностью о том, что читает, что я сразу подумала: «Это ОН». Уже через несколько месяцев Борис Корнилов стал ее мужем, но брак оказался недолгим, хотя и оставил неизгладимый след в душе каждого из них.
Мужа успех и известность до добра не довели: он стал пить, дебоширить, был даже исключен из Союза Советских писателей. Семейная жизнь развалилась, едва успев начаться: мужа затягивала пьяная трясина, а она полюбила другого. Борис ушел, оставив Ольге дочку Ирочку.
Литературный дебют Ольги Берггольц пришелся на начало 1930-х годов. В эти годы выходят ее рассказы для детей и юношества – сборники «Как Ваня поссорился с баранами» (1929), повесть «Углич» (1932) и др. Чуть позже выходят ее лирические стихи, в т.ч. первые сборники: «Стихотворения» (1934) и «Книга песен» (1936), с которых начинается поэтическая известность О. Берггольц. Ее стихотворения, с воодушевлением и искренностью рассказывающие о «республике, работе и любви», «счастливой комсомольской семье» с одобрением встретили С. Маршак, К. Чуковский, А. Ахматова, М. Горький.
Начинается непростое время – время так называемых «сталинских репрессий», которое коснулось и семьи поэтессы. В марте 1937 года Военной коллегией Верховного суда СССР бывший муж Борис Корнилов был обвинен в написании и распространении «контрреволюционных произведений» и вскоре (в феврале 1938 года) приговорен к расстрелу. Вся страна распевала «Песню о встречном», написанную Дмитрием Шостаковичем на слова Бориса Корнилова, но упоминание его имени оставалось под строжайшим запретом еще два десятка лет. Только в 1957 году он был реабилитирован.
Отца Ольги Берггольц тоже ждала непростая участь: его выслали из города в самом начале войны, отправив на верную смерть. Из ее дневников: «Сегодня (2 сентября 1941 года) моего папу вызвали в Управление НКВД и предложили выехать из Ленинграда. Папа – военный хирург, верой и правдой отслужил Советской власти 24 года, был в Красной Армии всю гражданскую, спас тысячи людей…, по-настоящему любящий Россию… Ничего решительно за ним нет и не может быть. Видимо, НКВД просто не понравилась его фамилия… На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему народ, нужному для обороны человеку, наплевали в морду и выгоняют из города, где он родился, неизвестно куда. Собственно говоря, отправляют на смерть…».
Берггольц и Корнилов уже были разведены и того уже не было в живых, но поэтесса пишет стихи, посвященные первому мужу.
«…Не стану прощения просить я,
ни клятвы напрасной не стану давать.
Но если, я верю, вернешься обратно,
но если сумеешь узнать, -
давай о взаимных обидах забудем,
побродим, как раньше, вдвоем, -
и плакать, и плакать, и плакать мы будем,
мы знаем с тобою – о чем…» (отрывок из стихотворения «Борису Корнилову»; 1939 год).
Во второй раз Ольга вышла замуж за Николая Молчанова, с которым училась на филологическом факультете Ленинградского университета, и родила ему дочку Майю, а вскоре Николая призвали в армию. Служил он на границе с Турцией и в том же году был комиссован – после расправы басмачей он получил тяжелую форму эпилепсии (о том, что муж отбился от своих и попал в плен, Ольга узнала, когда его комиссовали: прежде здоровый и крепкий Николай вернулся к ней инвалидом. Николая Молчанова закопали в землю по плечи, и он три дня мучился под палящим солнцем, пока на него не наткнулся конный разъезд. Его спасли, но с тех пор у мужа начались эпилептические припадки: внезапные, страшные, длящиеся подолгу).
Николай нежно и почтительно был влюблен, во всем уступал Ольге первенство, смотрел на жену снизу-вверх и нисколько ей не завидовал. Ах, как он ее любил – до сердечной боли… Его интересовало все, что касалось жены, - ее дела, перепады настроения, мысли, он глядел на нее, как на висящую в музее бесценную картину. Любила и она – не так сильно, но куда крепче, чем тех, кто был и придет после Николая.
Но беды продолжают преследовать ее. Умирает младшая дочь Ольги Берггольц – Майя, не прожив и года, а спустя некоторое время в возрасте 8 лет – старшая Ирина: болезнь сердца пришла внезапно, умирала девочка тяжело, задыхаясь и держа мать за руку. После ее смерти Ольга неделю проплакала, вся высохла от горя. Николай ее утешал, говорил, что у них будут другие дети – так и должно было быть, а в 1937 году она опять носила под сердцем его ребенка. Супруги надеялись, что это будет мальчик, собирались назвать Степкой…
Ольгу Берггольц обвинили в подготовке покушения на первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Андрея Жданова и арестовали по ложному обвинению. Еще раньше (в 1937 году) ее исключили из партии, что было для нее большим ударом. Из ее воспоминаний: «Я шла в партию с детства, путем прямым и честным, исключение меня из партии было для меня более, чем ударом… Я не запила с горя, рук не сложила, стала работать в школе, преподавала русский язык и литературу…».
В застенках она провела около полугода. Один из допросов длился 3 часа, хотя протокол его можно было прочитать за несколько минут. Что с ней, ждущей ребенка, делали остальное время? Об этом можно только догадываться.
В тюрьме Ольга стала ждать суда, который должен был окончиться смертным приговором или огромным тюремным сроком. Но случилось чудо, и его совершил тот, кого она не считала близким другом, - приятель и коллега, полушутя-полусерьезно за ней ухаживавший, человек, на которого, как она думала, не стоило полагаться. Писатель Александр Фадеев был знаменит и к тому же возглавлял Союз писателей СССР. Ему многое сходило с рук. Сталин признавал его талант, ценил верность. Позже Ольга узнает, что Фадеев обивал ради нее все пороги, ходил в НКВД, ручался своим партбилетом.
Выпустив О. Берггольц на свободу, ее восстановили в Союзе писателей СССР, вернули кандидатскую карточку ВКП(б), вновь приняли на работу, но теперь она была не в состоянии выносить ребенка и все ее обрывающиеся беременности по жестокой иронии судьбы будут происходить в декабре месяце, когда ее, босую, истекающую кровью, по снегу вели в тюремную больницу, где погибнет не родившийся на свет Степка. Спустя несколько месяцев после выхода из тюрьмы О. Берггольц пишет стихотворение «На воле»:
«Неужели это вправду было:
На окне решетки, на дверях?..
Я забыла б – сердце не забыло
Это унижение и страх.
До сих пор неровно и нечетко,
Все изодрано, обожжено,
Точно о железную решетку –
Так о жизнь колотится оно…
В этом стуке горестном и темном
Различаю слово я одно:
«Помни», - говорит оно мне… Помню!
Рада бы забыть – не суждено…».
Выйдя из тюрьмы, душевная рана зияла и болела нестерпимо. Берггольц писала:
«Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы…
Как в духоте бессонных камер
И дни, и ночи напролет
Без слез, разбитыми губами
Твердили «Родина», «Народ».
Главное, что пришло к Берггольц в испытаниях конца 1930-х, - ощущение слитности с народом, его жизнью и бедой.
Пройдя через испытания тюрьмой, едва ее не сгубившие, она нашла в себе силы выразить настроения, переживания этих этапов своей жизни. О стихах предвоенных, тюремных и послетюремных мало кто знал, но они звучали в ней. Ее гражданская позиция накануне войны выражена в стихах этого периода:
«…Мы предчувствовали полыхание
Этого трагического дня.
Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.
Родина! Возьми их у меня!..» (июнь 1941 года)
Жизнь продолжалась: надо было выпускать газету, писать и печататься, сидеть на партсобраниях и правильно голосовать, хотя веры в то, что на них говорилось, у нее больше не было. Но осталась любовь, она придавала силы, вселяла надежду. Николай Молчанов, любимый муж, был спасением, якорем, ради него стоило жить. Он не предал, не отрекся, хотя от него это требовали. Сказал: «Это будет не по-мужски», положил на стол комсомольский билет и ушел с собрания.
Много лет назад, до ареста, она писала, мечтая создать что-то важное, не случайное, и ее хвалили, говорили, что у нее есть будущее. Оно наступило, когда пришла беда: в тюрьме после гибели ребенка Ольга Берггольц написала великолепные стихи – и спрятала их ото всех. Она становилась большим поэтом, когда приходила трагедия, для этого ей надо было жить на грани смерти. Ленинградская блокада стала ее звездным часом.
Когда началась война, поэтесса, по словам ее сестры Марии Федоровны, встала на защиту Отчизны, как «полководцы, бросаемые на фронт прямо из тюрем». Стихи были точно документированы и посвящены конкретным событиям из жизни блокадного Ленинграда. Тема памяти, верности этому трагическому времени до конца дней оставалась ведущей в творчестве Ольги Берггольц.
«Я никогда героем не была,
не жаждала ни славы, ни награды.
Дыша одним дыханьем с Ленинградом,
я не геройствовала, а жила…».
(из поэмы «Февральский дневник»).
Поистине народное признание пришло к Ольге Федоровне в годы Великой Отечественной войны. В окруженном врагами городе, как тогда коротко говорили – в блокаде, не было света и тепла, воды и хлеба. Гремели разрывы бомб и снарядов, горели здания, дымились руины. Обессиленных, истощенных людей в темноте промерзших квартир порой объединял только голос радио. Часто голосом радио был голос Ольги Берггольц. Звучали стихи. Они шли от сердца к сердцу. Они были предельно достоверны по деталям блокадного быта и интонации, ведь писал их человек, который страдал вместе со всеми, недоедал, склонялся при свете коптилки над тетрадью, дул на замерзшие руки, согревая дыханьем непослушные пальцы. Стихи оплакивали погибших. Они поддерживали людей, словно давали им новые силы, вселяли уверенность в освобождение, в победу.
В Доме Радио она работала все дни блокады, почти ежедневно ведя радиопередачи, позднее вошедшие в ее книгу «Говорит Ленинград». Спустя короткое время тихий голос Ольги Берггольц стал голосом долгожданного друга в застывших и темных блокадных ленинградских домах, стал голосом самого Ленинграда. Это превращение показалось едва ли не чудом: из автора мало кому известных детских книжек и стихов, про которые говорилось «это мило, славно, приятно – не больше», Ольга Берггольц в одночасье вдруг стала поэтом, олицетворяющим стойкость Ленинграда.
Как точно сказал об Ольге Берггольц Александр Фадеев: «Она писала до войны. Она писала лирические стихи, стихи и рассказы для детей. Видно было, что она человек с дарованием, но голос у нее был тихий и неоформленный. И вдруг ее голос зазвенел по радио на весь блокированный город, зазвенел окрепший, мужественный, правдивый, полный лирической силы и неотразимый как свинец. У нее умер муж, ноги ее опухли от голода, а она продолжала ежедневно писать и выступать…».
Из дневников 1939-1949 гг.: «…Известность пришла ко мне не через Союз, не через печать обо мне, а в труднейшее время, когда человек необычайно чуток на ложь, известность пришла суровая, заработанная только честным трудом, только сердцем – открытым, правдивым, - я ни в чем не лгала себе…».
«Но тот, кто жил с нами, - не поверит,
Что в сотни раз почетней и трудней
В блокаде. В окруженье палачей
Не превратиться в оборотня, в зверя…»
(отрывок из «Февральского дневника»; январь-февраль 1942 г.)
Блокадный город постепенно убивал мужа поэтессы. Он уже начал терять рассудок и, в конце концов, оказался в больнице. Она ходила к нему через весь город, изнемогая от голода и усталости, с несколькими кусками хлеба в противогазной сумке. Иногда удавалось принести пару котлет из конины или немного холодного супа – в больнице она кормила Николая с ложечки.
Ужасно видеть, как тот, дороже кого для тебя нет, умирает еще до смерти, медленно сходя с ума. Своему второму мужу она посвятила стихотворение «29 января 1942 года».
Из воспоминаний Григория Макогоненко (третьего мужа поэтессы): «…В трагических обстоятельствах, сложившихся у Ольги Берггольц, - неуклонно наступавшая дистрофия, болезнь и смерть Николая Молчанова – только работа, только ежечасное ощущение своей нужности осаждаемому городу, его защитникам, только ясное сознание, что она выполняет долг поэта-бойца, могли ей помочь, рождали бы те духовные силы, ту нравственную стойкость, которые побеждали физическую слабость и личное горе. Так жили все сражающиеся ленинградцы. Такой жизнью и могла только жить Ольга Берггольц. В этом был секрет сопротивляемости и выживания…».
Когда Николая не стало, она была готова умереть: от истощения кончились силы, бороться она не могла. А в нее уже дано был влюблен сотрудник Ленинградского радиокомитета Георгий Макогоненко. Он ее обогрел, хлопотал возле нее, как нянька, доставал еду, успокаивал. Она вышла замуж за Георгия Макогоненко и была счастлива какое-то время, но Николай остался главным мужчиной ее жизни.
С Георгием Макогоненко они то ссорились, то мирились. Со временем любовь прошла. Ее перемолола ежедневная рутина, засосал быт. Сперва Георгий к жене привык, потом стал ею тяготиться и, в конце концов, ушел к другой женщине.
В ту пору Ольга написала свои лучшие стихи, она помогали ленинградцам не терять человеческий облик, держаться и выживать. Она умела верить и своей верой заражала людей. Ее называли ласково «наша Оля»… Она умела находить сердечные слова, не мудрствуя лукаво: «Что может враг? Разрушить и убить. И только-то. А я могу любить…».
В годы блокады и войны Берггольц написала много лирических стихов, вошедших в книги «Ленинградская тетрадь» (1942 г.), «Ленинградский дневник» (1944 г.), «Ленинград» (1944 г.), «Твой путь» (1945 г); часть радиовыступлений собрана в книге «Говорит Ленинград» (1964 г.). Стихи Берггольц тех трагических дней были строги и скупы на слова.
«Я в госпитале мальчика видала.
При нем снаряд убил сестру и мать.
Ему ж по локоть руки оторвало.
А мальчику в то время было пять.
Он музыке учился, он старался.
Любил ловить зеленый круглый мяч…
И вот лежал – и застонать боялся.
Он знал уже: в бою постыден плач.
Лежал тихонько на солдатской койке,
обрубки рук вдоль тела протянув…
О, детская немыслимая стойкость!
Проклятье разжигающим войну!»
(«Пусть голосуют дети», 1945 год).
Во время блокады у Берггольц не было особых привилегий и дополнительных пайков, она наравне со всеми делила все тяготы блокады. В те тяжелые дни поэтесса написала одну из лучших своих поэм – «Февральский дневник» (январь-февраль 1942 г.). Александр Фадеев писал об этой поэме: «Февральский дневник» - одно из самых правдивых и проникновенных произведений о Ленинграде и ленинградских временах блокады. Сила этой поэмы в том, что она говорит не о выдающихся людях Ленинграда, а о самом обыкновенном, рядовом ленинградце».
По завершении работы она занесла в свой дневник следующие строки: «Пожалуй, это лучшее, что я написала во время войны, и очень мое, не все строфы достигли нужной прозрачности и веса, но могу сказать прямо - большинство строф прекрасны, больны, живы, как сама жизнь: большинство строф почти не стихи, как стихи об Ирине и тюрьме, и это что надо». Но цензура запретила передавать «Февральский дневник» по радио.
Отрывки из поэмы «Февральский дневник» (январь-февраль 1942 г.)
«Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
в кастрюльках воду голубую возят,
дрова и скарб, умерших и больных…
Так с декабря кочуют горожане
за много верст, в густой туманной мгле,
в глуши слепых, обледеневших зданий
отыскивая угол потеплей.
Вот женщина ведет куда-то мужа.
Седая полумаска на лице,
в руках бидончик – это суп на ужин.
Свистят снаряды, свирепеет стужа…
- Товарищи, мы в огненном кольце.
А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завернутое в одеяло тело
на Охтинское кладбище везет.
Везет, качаясь, - к вечеру добраться б…
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин!
Провозят ленинградца,
погибшего на боевом посту…
Скрипят полозья в городе, скрипят…
Как многих нам уже не досчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
Что слезы вымерзли у ленинградцев…».
«…Двойною жизнью мы сейчас живем:
в кольце и стуже, в голоде, в печали
мы дышим завтрашним,
счастливым, щедрым днем, -
мы сами этот день завоевали».
Только в конце 1942 года ее, опухшую от голода, уговорили ненадолго слетать в Москву. Ольга Берггольц вспоминала: «Я не доставила москвичам удовольствия видеть, как я жадно ем… Я гордо, не торопясь, съела суп и кашу…». И при первой возможности она рвалась назад, в Ленинград, в блокаду, чтобы спасать своих ленинградцев. Из ее «московского» письма: «Тоскую отчаянно… Свет, тепло, ванна, харчи – все это отлично, но как объяснить им, что это вовсе не жизнь, это сумма удобств. Существовать, конечно, можно, но жить – нельзя. Здесь только быт, бытие – там…».
О том, что люди умирают в осажденном городе от голода запрещалось говорить, настоящее положение дел скрывалось. Из ее дневников: «Народ умирает страшно. Умерли Левка Цырлин, Аксенов, Гофман – а на улицах возят уже не гробы, а просто зашитых в одеяло покойников. Возят по двое сразу на одних санях… Кругом говорят о смертях и покойниках…» (февраль 1942 г.). Люди были доведены до крайней степени истощения – дистрофии, но ценой нечеловеческих усилий ленинградцы старались приблизить победу.
Вернувшись в блокадный город раньше положенного срока, Берггольц написала «Ленинградскую поэму» с ее железными строками «сто двадцать пять блокадных грамм, с огнем и кровью пополам». Вы помните, что в ноябре 1942 года ежедневные продовольственные нормы выдачи хлеба служащим, иждивенцам и детям были урезаны до 125 г.
«…Я как рубеж запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
«Сменяй на платье, - говорит, -
менять не хочешь – дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит.
Не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала…»
И я сказала: «Не отдам».
И бедный ломоть крепче сжала.
«Отдай, - она просила, - ты
сама ребёнка хоронила.
Я принесла тогда цветы,
чтоб ты украсила могилу».
…Как будто на краю земли,
одни, во мгле, в жестокой схватке,
две женщины, мы рядом шли,
две матери, две ленинградки.
И, одержимая, она
Молила долго, горько, робко.
И сил хватило у меня
не уступить мой хлеб на гробик.
И сил хватило - привести
её к себе, шепнув угрюмо:
«На, съешь, кусочек, съешь…прости!
Мне для живых не жаль – не думай…» (отрывок из «Ленинградской поэмы»).
«Да, мы не скроем: в эти дни
мы ели клей, потом ремни;
но, съев похлёбку из ремней,
вставал к станку упрямый мастер,
чтобы точить орудий части,
необходимые войне…» (отрывок из «Ленинградской поэмы»).
Стихи Ольги Берггольц имели в блокадном городе цену хлебного пайка. Их меняли на хлеб в голодном Ленинграде (небывалый случай в литературе).
«…О, мы познали в декабре –
не зря «священным даром» назван
обычный хлеб, и тяжкий грех –
хотя бы крошку бросить наземь:
таким людским страданьем он,
такой большой любовью братской
для нас отныне освящен
наш хлеб насущный, ленинградский» (отрывок из «Ленинградской поэмы»).
Ольга Берггольц была внесена немцами в список лиц, подлежащих после взятия города немедленному уничтожению. Но город выстоял. Вера в победу никогда не умирала в сердцах детей и взрослых. После войны Берггольц вновь попала в немилость, прятала дневник и рукописи, опасаясь ареста. Ее прорабатывали за дружбу с опальной Ахматовой, критиковали на писательских собраниях и в газетах – опасность казалась неминуемой. А ведь именно она в блокаду помогала «Музе плача», навещала ее, добивалась вывоза Ахматовой из кольца и, в конце концов, добилась. Сама же отказалась покинуть Ленинград. Страх отступил лишь после того, как ей дали Сталинскую премию. Ольга Федоровна была награждена орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями.
Главной книгой Ольги Берггольц многие критики считают «Дневные звезды». Это автобиографическая повесть была даже выдвинута на Ленинскую премию. Но потом власть сочла, что этой книге не хватает идейности, и премию дали другим литераторам.
Умерла Берггольц 13 ноября 1975 года в Ленинграде. Еще при жизни она очень хотела, чтобы её похоронили на Пискарёвском кладбище, где покоятся ленинградцы, умершие во врем блокады и в боях при защите города. Но в этом ей было отказано. Писательница была похоронена на Литераторских мостках Волковского кладбища.
«…Я недругов смертью своей не утешу,
чтоб в лживых слезах захлебнуться могли.
Не вбит еще крюк, на котором повешусь.
Не скован. Не вырыт рудой из земли…
Я встану над жизнью бездонной своею,
Над страхом ее, над железной тоскою…
Я знаю о многом. Я помню. Я смею.
Я тоже чего-нибудь страшного стою…».
Всю правду о том времени Берггольц рискнула доверить лишь дневнику. Дневник, который поэтесса вела много лет, при её жизни не был опубликован (это записи, которые она вела с 1932-го по 1975 гг.). Чем же они опасны? Ответ прост: они оскорбительно правдивы. То, что на позволяла сказать поэтесса в печатном слове по причинам цензуры, она записывала в дневник. Поэтесса тщательно скрывала его, зарывала, прятала.
Этот дневник – один из самых страшных и пронзительных документов той эпохи, времени великих надежд и разочарований, величайшего унижения человеческой природы вообще и одновременно свидетельства ее стойкости и непоколебимости. Ольга Берггольц прошла весь путь той эпохи, от романтической веры в революцию и коммунизм до тюрьмы и потери ребенка после допросов, от любви к Сталину до осознания того кошмара, в который была ввергнута вся страна. В этом дневнике вы увидите совсем не ту поэтическую «звезду» блокадного Ленинграда, какой Ольга Берггольц представлялась в сознании миллионов ее поклонников, а очень сильную, красивую и глубоко несчастную женщину, мечтавшую о счастье и любви и отчаянно сопротивлявшуюся своей судьбе.
Берггольц, О. Ф. Ольга. Запретный дневник : дневники, письма, проза, избранные стихотворения и поэмы Ольги Берггольц / Берггольц Ольга Федоровна ; [сост., коммент.: Н. Соколовская, А. Рубашкин]. - Санкт-Петербург : Азбука, 2011. - 539, [2] с., [32] л. ил., факс., портр. : ил. ; 22. - Библиогр. в подстроч. примеч. - ISBN 978-5-389-01614-9.
В книгу вошли ошеломляющей откровенности и силы дневники 1939-1949 гг., письма, отрывки из второй, так и не дописанной части книги «Дневные звезды», избранные стихотворения и поэмы, а также впервые представлены материалы следственного дела О. Берггольц (1938-1939 гг.), которое считалось утерянным и стало доступно лишь осенью 2009 года.
В книгу включены малоизвестные и ранее неизвестные фотографии и документы из Российского государственного архива литературы и искусства, из Пушкинского Дома, российской национальной библиотеки, Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, из Музея Дома Радио. Также публикуются письма к отцу, предоставленные для этого издания отделом Пушкинского Дома. Впервые в этом издании представлены фотографии уникальных вещей, хранящихся в семье наследников.
Оконевская, О. М. «...И возвращусь опять» : страницы жизни и творчества О. Ф. Берггольц / Оконевская Ольга Максимовна, Берггольц Ольга Федоровна ; Ольга Оконевская. - Санкт-Петербург : LOGOS, 2010. - 271 с., [20] л. ил., портр. : факс. ; 21. - Библиогр.: с. 269. - ISBN 978-5-87288-389-0.
Автор была лично знакома с Ольгой Берггольц и общалась с ней последние 12 лет ее жизни. Книга написана на основе документальных источников, воспоминаний блокадников, друзей и коллег поэтессы и по словам Е. Евтушенко представляет собой «серьезный труд об О.Ф. Берггольц, замечательном поэте, героине Ленинграда… О.Ф. Берггольц является нравственным примером для подрастающих поколений» ((Е.А. Евтушенко; 19 декабря 2003 г.).
Это лишь часть изданий об этом удивительном, уникальном и талантливом человеке, жизнь и творчество которого в трудные годы неразрывно была связана с Ленинградом и своим народом.
Информация и фотографии для данной статьи взяты из книг, находящихся в фонде Псковской областной универсальной научной библиотеки им. В.Я. Курбатова, и открытых интернет-источников.
