Информационный центр Псковской областной универсальной библиотеки предлагает вашему вниманию обзор некоторых книг из фонда библиотеки, основанных на воспоминаниях, путевых заметках, публикациях в прессе, авторов, участвовавших в Великой Отечественной войне.
Константин Симонов и его «Разные дни войны» (1941 год), Ольга Берггольц и «Ольга. Запретный дневник» (1942 год), Илья Эренбург и «Война. Апрель 1942 – март 1943», Мансур Абдулин и его путь «От Сталинграда до Днепра» (1943 год), Александр Твардовский и «Я в свою ходил атаку...» (1944 год) и, наконец, Елена Ржевская и её «Берлин, май 1945».
Информационный центр Псковской областной универсальной библиотеки предлагает вашему вниманию обзор некоторых книг из фонда библиотеки, основанных на воспоминаниях, путевых заметках, публикациях в прессе, авторов, участвовавших в Великой Отечественной войне.
Константин Симонов и его «Разные дни войны» (1941 год), Ольга Берггольц и «Ольга. Запретный дневник» (1942 год), Илья Эренбург и «Война. Апрель 1942 – март 1943», Мансур Абдулин и его путь «От Сталинграда до Днепра» (1943 год), Александр Твардовский и «Я в свою ходил атаку...» (1944 год) и, наконец, Елена Ржевская и её «Берлин, май 1945».
Память о Великой Отечественной войне дошла к нам в воспоминаниях, дневниках, публицистике, письмах. В предлагаемом обзоре их авторами в большинстве своём являются писатели. В годы войны они отвечали за моральное состояние Армии и Общества. Их Слово ободряло и вело в бой.
Рассказы военного поколения о пережитом одновременно становятся рассказами о подвиге нашего Отечества в военные сороковые годы двадцатого века.
 |
 |
 |
Июнь. Интендантство. Шинель с непривычки — длинна.
Мать застыла в дверях. Что это значит?
Нет, она не заплачет. Что же делать — война!
— А во сколько твой поезд? —
И все же заплачет.
Синий свет на платформах. Белорусский вокзал,
Кто-то долго целует.
— Как ты сказал?
Милый, потише... —
И мельканье подножек,
И ответа уже не услышать.
Из объятий,
Из слез,
Из недоговоренных слов —
Сразу в пекло, на землю,
В заиканье пулеметных стволов.
Только пыль на зубах
И с убитого каска: бери!
И его же винтовка: бери!
И бомбежка.
Весь день.
И всю ночь, до рассвета.
Неподвижные, круглые, желтые, как фонари,
Над твоей головою — ракеты.
Да, война не такая, какой мы писали ее, —
Это горькая штука...
Это стихи молодого тогда поэта Константина Симонова. Он нацарапал их на листке блокнота под впечатлением от событий первых фронтовых дней. Сколько скопилось военно-полевых записей у него? Мы не знаем. Но совершенно точно: почти весь материал для книг, написанных во время войны, и для большинства послевоенных – ему дала работа корреспондентом на фронте. И фронтовые блокноты, в первую очередь, легли в основу его книги «Разные дни войны». Её первые строки появились во время весеннего затишья 1942 года. И потом в течение всей последующей жизни военно-полевые записи Симонов дополнял архивными материалами о людях, встреченных им с сорок первого по сорок пятый. При этом он твердо придерживался позиции – честно, без утайки, без вымарывания излагать свои тогдашние сиюминутные настроения и скоропалительные выводы.
В 2005 году московское издательство «Грифон М» выпустил в свет произведение Константина Симонова «Разные дни войны» в двух томах. Первый том полностью посвящён 1941 году. Второй том – всем последующим военным годам.
Что увидел и пережил в 1941 году двадцатипятилетний интендант 2-го ранга товарищ Симонов Константин Михайлович?
Навстречу войне он выехал, имея в кармане командировочное предписание: отбыть в распоряжение начальника Управления политической пропаганды Западного особого военного округа в качестве литератора редакции газеты «Боевое знамя» [3-й армии].
«Срок выезда 24 июня 1941 г.
Маршрут – Москва – Минск».
Но до столицы Белоруссии ему не суждено было добраться. Ранним утром 26 июня поезд застопорили в Борисове. По разноречивым слухам – железная дорога до Минска была либо разбомблена, либо перехвачена немецким десантом.
В обстановке хаоса, сумятицы, невозможности получить сведения, как добраться до своих дерущихся с немцами частей, командиры минского поезда приняли решение: найти сначала хоть какой-нибудь штаб — фронта или армии.
От этих дней в записной книжке писателя осталась фамилия попутчика из поезда полковника Лизюкова. После войны Симонов раскопал в архиве наградной лист о случайном знакомом. Оказалось, полковник Александр Ильич Лизюков с 26 июня по 8 июля был начальником штаба группы войск по обороне города Борисова. Штаб сформировали из командиров, отставших от своих частей в момент беспорядочного отхода подразделений от города Минска. Под непрерывной бомбёжкой со стороны противника, Лизюков обеспечил управление наскоро сколоченными новыми частями, за что и был представлен к правительственной награде - ордену Красного Знамени. Лизюков оказался одним из первых наших командиров Западного фронта, награждённых в начале войны орденом Красного Знамени, а впоследствии, в том же 1941 году он получил звание Героя Советского Союза.
К сожалению, не только герои встречались на фронтовых дорогах молодому газетчику-корреспонденту. Довелось видеть и паникёров, и откровенных трусов. Но всё-таки офицеров и солдат, решительные действия которых возобновляли вновь и вновь жёсткое сопротивление немецкому вторжению, было значительно больше. И они срывали немецкие планы молниеносной оккупации Советского государства.
Стоять в обороне вместе с борисовской группой войск на реке Березине писателю не пришлось. 27 июня он наткнулся в окрестностях Могилёва на начальника Политуправления Западного фронта Дмитрия Александровича Лестева. О нахождении 3-й армии, в газете которой он должен был служить литератором, в штабе фронта известий не было. Симонов получил назначение в газету Западного фронта «Красноармейская правда». В качестве корреспондента фронтовой газеты он в полной мере изведал горечи от могилевских событий. В дни оборонительных боёв в обстоятельствах всеобщего отступления ему удалось избежать гибели от шальных пуль и осколков снарядов, окружения или пленения. Парадоксальность июльских 1941 года ощущений Симонова состояла в том, что на фоне горя и смерти, отчаяния и усталости, в нём выросла уверенность, что «мы непременно победим. Непременно, иначе быть не может». И лично для себя в это памятное лето сорок первого года он понял раз и навсегда, что в тяжелые дни отступлений, окружений, смертельных опасностей лучше всего находиться на передовой, в дерущейся части [умрешь там, то хоть с толком], и нет ничего хуже, чем оказаться в неизвестности, в отступающих тылах.
С конца июля Константин Симонов был переведён в редакцию «Красной звезды». По возвращении в Москву из-под Ельни, он явился к редактору центральной военный газеты Давиду Ортенбергу и выдвинул перед ним план командировок вдоль всего советско-германского фронта. Ему выделили надежную машину, дали фотокорреспондента. Статьи и фото печатались в «Красной звезде» под постоянной рубрикой «От Черного до Баренцова моря».
Свои очерки Симонов никогда не мог писать по донесениям из действующей армии. Ему мало было бесед с людьми. Чтобы понять цену подвига каждого и всех, кто стоял до конца в бою за родную пядь земли, он стремился нырнуть в самый котел войны. Он выпрашивал и получал разрешение на свои корреспондентские подвиги. Был на подводной лодке, идущей на минирование румынских портов. Искал материал для газеты в осаждённой Одессе. На крымской Арабатской стрелке шёл под немецким сплошным миномётным огнём с необстрелянной ротой красноармейцев на ликвидацию немецкого прорыва нашей линии обороны. Он высаживался с диверсионным отрядом моряков-разведчиков в тыл немцам за Полярным кругом.
Свой 1941 год Симонов завершил среди воинов, гнавших немцев из-под Москвы. Наступление шло в трудных условиях, но оно шло и до поры до времени не останавливалось. Именно это и составляло в ту зиму главную радость всей страны.
В душе писателя начало войны оставалось незажившей раной до скончания его жизни в 1979 году.
О себе Константин Симонов говорил: «Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, — поле под Могилёвом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков…». Над этим Буйничским полем под Могилёвом, согласно завещанию писателя, был развеян его прах.
Уроки правды о войне были послевоенным испытанием для военного писателя. Его позиция – «ГОВОРИТЬ ПРАВДУ. Ведь народ, победивший в войне, может себе позволить – ГОВОРИТЬ ПРАВДУ» - не всегда встречала понимание у политического руководства. В приложении к первому и второму тому дневника «Разные дни войны», выпущенному в свет в 2005 году, читатели имеют возможность ознакомиться с правдой о войне в его статьях мирного времени.
Следующая книга, о которой мы расскажем, повествует о женщине по имени Ольга Фёдоровна Берргольц.
 |
Сборник «Ольга. Запретный дневник» был выпущен в свет Санкт-Петербургским издательством «Азбука» в 2011 году. В него вошли дневники, письма, проза, избранные стихотворения и поэмы Ольги Берггольц и воспоминания о ней.
Война была порой жестокого расцвета её поэтического таланта. Когда она началась, Ольге был 31 год. Восьмого сентября 1941 года замкнулось немецкое кольцо блокады вокруг Ленинграда. Продовольственные склады были уничтожены немецкой авиацией, угля и дров для отопления не заготовили. Никто - ни горожане, ни партийное руководство не были готовы к первой блокадной зиме. Уже в декабре начались смерти от дистрофии - крайнего истощения человеческого организма из-за постоянного голода. Январь–февраль нового 1942 года были просто невыносимыми. Именно этот период имеют в виду, когда говорят о муках осаждённого города. В эти дни ленинградцы узнали буквальный смысл слов «печать смерти».
29 января 1942 года умер горячо любимый муж Ольги Берргольц Николай Молчанов. Утрата была тяжела. Её друзья и коллеги по работе на ленинградском радио видели: дистрофия и горе свирепо и ожесточенно пытаются сломить волю Ольги к жизни. Они решили добиться разрешения эвакуации её самолетом. Понимали, что хлопоты могут затянуться надолго, а надо – крайне необходимо было – уже сейчас найти путь для её спасения и заставить жить. Решили поручить написать поэму к 23 февраля, к Дню Красной армии. И Оля Берргольц вынула из исстрадавшейся души первую в своей творческой биографии поэму «Февральский дневник» о блокаде, о сражающемся и сопротивляющемся Ленинграде.
Потом в мае она вспоминала: «Как я писала её – в феврале, – тупая, вся опухшая, с неукротимым голодом, … с остановившимся, окаменевшим от недоумения и горя сердцем… Как долго не могла раскачаться, злилась…, я чего-то строчила тупо, с неохотой, а потом вдруг, почти непонятно, начала с бедного, простейшего…, - и стало выходить... Но, конечно, не совсем вышло, я-то знаю, хоть и не говорю».
Поэма была прочитана 22 февраля. 25 февраля с машиной продовольствия для ленинградских писателей в осажденный город прорвалась Мария Берггольц. 1 марта она вывезла сестру самолетом в Москву.
Настроение Ольги московских дней можно выразить словами: «Назад, назад в Ленинград». В дневнике она писала: «Я хочу туда… Я знаю, что… влечёт туда: там ежеминутно человек живёт всей жизнью, там человеческие чувства достигают предельного напряжения, всё обострено и обнажено и ясно, как может быть ясно перед лицом гибели».
Вернулась Ольга в Ленинград через два месяца, успев в Москве пробить брешь в молчании о ленинградской трагедии. Поэма «Февральский дневник» быстро разошлась в списках, и властям уже, вроде как, и нельзя было игнорировать её. Были организованы творческие вечера. «Февральский дневник» был прочитан в Москве. По возвращении в Ленинград тоже одно за другим последовали выступления с поэмой. Строки из ее дневника: «Успех – и в Ленинграде, и в Москве… ошеломляющий успех «Февральского дневника» смущает меня потому, что следующее надо написать лучше, а мне порой кажется, что это был мой потолок». И тем не менее, её следующее произведение «Ленинградская поэма» – тоже стало успешным. Снова огромное количество восторженных, взволно¬ванных отзывов… И она в личном дневнике пишет: «О, милые мои люди! А мне — чем благо¬дарить вас за это признание?! Только бы не обманывать, только бы не обмануть вас в дальнейшем — и найти в себе силы сказать вам о вас самих самое жгучее, самое сокровен¬ное, самое окрыляющее. И я согласна ради этого вновь пух¬нуть и бродить в темноте, и ежиться от близких разрывов и стоклятого свиста бомб». И тут же звучит боль, личная боль от утраты своего самого любимого человека, любимого человека на всю оставшуюся жизнь - мужа Николая Молчанова: «Боже мой! Ведь если верно, что в послеянварских стихах появилась и особая мускулативность, и сжатость, и глубина стиха при скупости и даже скудости слов — то ведь главная-то причина этому — его гибель... его кровь, — вот это горе дало моему стиху ту «мужественность», которая так нравится всем. Его гибель...».
Она много и напряжённо работала. В эфире звучал голос поэтессы – она читала корреспонденции, очерки, стихи. Она выступала перед ленинградцами на фабриках и заводах, в воинских частях и на кораблях Балтийского флота.
В письме от 8 декабря 1942 года отцу бодро рассказывала о своей жизни: «Летом и осенью кормились прилично, то есть не голодали, были сыты. …жизнь сложная и трудная, но, вспоминая прошлую зиму, мы считаем, что не имеем права жаловаться: в прошлом году в это время я уже начинала опухать, и сидели мы на 125 граммах хлеба и тарелке дрожжевого супа, а в этом году всё же совсем другое – 500 граммов хлеба и отоваривают карточки».
Книга «Ольга. Запретный дневник» потрясает рассказом о хрупкой женщине, которая нашла в себе силы противостоять всем козням жизни, выпавшим на её долю. Судьба, вывернувшая жизнь, казалось бы, наизнанку, оказалась бессильной в противостоянии с человеком, который не желал сдаваться: умирать безропотно и безвольно. Сознание важности своего призвания, своего дела возвратило её к жизни.
Блокада города на Неве окончательно была ликвидирована через три года – 27 января 1944. Радость ленинградцев и Ольги Берргольц была безгранична.
Всю свою послевоенную жизнь она направила на то, чтобы
«… даже тем, кто всё хотел бы сгладить
в зеркальной, робкой памяти людей,
не дам забыть, как падал ленинградец
на желтый снег пустынных площадей».
Для ленинградцев она стала своим поэтом «по праву разделенного страданья», для всей страны - народным поэтом, глаголом правды, жгущим сердца и укрепляющим веру в победу.
Следующая книга – сборник очерков Ильи Григорьевича Эренбурга «Война. Апрель 1942 – март 1943» погружает нас в атмосферу времени, когда, как и в 1941 году, вновь нависла угроза военного разгрома нашего Отечества.
 |
 |
В апреле 1942 года наступление Красной армии, начавшееся с Московской битвы, приостановилось, фронт стабилизировался. Главный редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг направил Эренбурга на освобожденные от немцев территории.
Что открылось взору Эренбурга? Запустение. Сотни сожжённых сёл. Изуродованные города – Малоярославец, Угодский Завод, Козельск, Калуга, Перемышль, Сухиничи. Огромное людское горе на разоренной родной земле. Пленные немцы, которые угрюмо лопочут: «Гитлер капут». И некое благодушие, наивность и даже почтение по отношению к немцам в среде красноармейцев.
Поэтому всю свою энергию Илья Григорьевич направил на обличение и высмеивание врагов. Он первым пустил в ход словечко «фриц». Он в большом изобилии включал в свои статьи нацистские рассуждения о расовом превосходстве немцев из дневников и писем пленённых врагов. Писатель убеждал фронтовиков: «… они [немцы] хотят превратить наш народ в рабов. Они вывозят русских к себе, издеваются, доводят их голодом до безумия, до того, что, умирая, люди едят траву и червей» и при этом «поганый немец с тухлой сигаретой в зубах философствует: «Разве это люди?». Не время искать среди врагов «добрых немцев», считает Илья Григорьевич. Их можно и нужно ненавидеть и истреблять.
Между тем, ситуация на фронте 1942 года весной и летом осложнилась. В мае наступательные Крымская и Харьковская операции Красной армии захлебнулись. Ответные немецкие наступательные действия привели к оккупации всего Крыма и окружению советских войск под Харьковым. Этот успех вермахт развил в летнем наступлении на юге России. Немецкие войска создали непосредственную угрозу Сталинграду и рванулись к Северному Кавказу. Вся страна, затаив дыхание, следила за сводками с фронта.
В июле и августе накал обращений Эренбурга к бойцам невероятно возрос. Даже названия статей призывали воинов: «Убей!», «Остановить!», «Стой и победи!».
В статье «Пора!» от 23 августа 1942 года писатель ободрял и заклинал: «Один трус сказал мне: «Напрасно говорили зимой, что миф о непобедимости германской армии развеян. Ведь немцы снова идут вперёд...». Только трус может теперь называть армию Гитлера «непобедимой». … Где прошлогодние немцы, нахальные и весёлые, с лихо, набекрень заломленными пилотками, ... нафиксатуаренные к московскому параду? Немцы теперь наступают угрюмо. Они ждут ответных ударов, и грех не ударить по этим психующим фрицам... …Немцы нагнали к нам всю свою челядь. У нас теперь воюют девяносто вассальных дивизий. Найдется ли трус, чтобы назвать «непобедимыми» итальянцев..., этих шарманщиков с петушиными перьями? Неужели мы не протрезвим венгерских пьяниц...? Неужели не перебьём вшивое воинство Антонеску? Без этих вассалов Гитлер не смог бы добраться до Кубани. Нужно быть справедливым: ударить и по барину, и по слугам... Прошлым летом немцы наступали по всему фронту. Взяв Смоленск, они тотчас двинулись на Киев. Они одновременно шли на Одессу и на Ленинград. Захватив Киев, они начали поход на Москву. Теперь они наступают только на юге… …Боец, с тобой идёт в бой не только твоя рота. С тобой идёт вся армия, весь народ. С тобой идут погибшие герои, солдаты, преграждавшие путь врагу прошлым летом и гнавшие врага прошлой зимой... Ты их не осрамишь. … С тобой идут твои дети, твоя мать, твоя жена. Они тебя благословляют... Боец, с тобой идёт Россия. Она идет рядом. Прислушайся к её крылатым шагам. Она тебя приободрит задушевным словом в минуту боя. Она поддержит тебя, если ты дрогнешь. Она обнимет тебя, если ты победишь».
6 сентября в статье «Сталинград» он взывает: «Защитники Сталинграда, вашим мужеством дышит страна... Сталинград – это Волга. Неужели презренные немцы будут купать в ней своих лошадей, в Волге, в великой русской реке? ...Можно выбрать друга. Можно выбрать жену. Мать не выбирают. Мать одна. Её любят, потому что она – мать. Под Сталинградом – мы защищаем нашу мать, Россию. Мы защищаем нашу землю. Издавна народ звал «мать сыру землю кормилицей и поилицей». Земля – это первая радость человека и это место вечного покоя. Землю поливают потом, слезами, кровью. Землю благоговейно целуют. Боец, под твоими ногами священная земля. Не выдай её! Не пусти на неё немца».
Сам Эренбург не был в Сталинграде. В сентябре Ортенберг командировал его в Ржев, где с августа шли ожесточённые бои. В результате появились октябрьские статьи «Ожесточение» и «Так зреет победа», в которых жестокие ржевские бои – это всё равно защита Сталинграда.
18 ноября закончился оборонительный период Сталинградской битвы. 19 ноября началась Сталинградская наступательная операция Красной армии.
В первоянварской 1943 года статье «На пороге» Илья Григорьевич подвёл итог минувшего 1942 года: «Мы выстояли… Еще недавно я читал в берлинской газете: «Клещи, охват, окружение – чисто немецкие понятия». Что думают об этих хвастливых словах фрицы, изнывающие на маленьком треугольнике под Сталинградом? Впрочем, вряд ли им до стратегии… 27 ноября командующий 6-й немецкой армией объявил своим солдатам, что они окружены».
Вдохновенная публицистика Ильи Григорьевича Эренбурга, наполненная состраданием к обездоленным войной мирным жителям, беспощадностью к врагам, любовью к труженикам тыла и воинам-защитникам, принесли ему огромную популярность. Тысячи писем незнакомых людей с фронта и тыла – ни одно Эренбург не оставил без хотя бы короткого ответа, и на фронте бойцы дорожили этими листочками, как медалью. И сохраняли их и после войны.
Впервые сборник очерков Эренбурга «Война. Апрель 1942 – март 1943» был издан в 1943 году. Фронтовик-разведчик Александр Чистяков привёз с фронта как реликвии книжки, брошюры и газетные вырезки военных лет, в том числе и этот сборник. Именно, благодаря ему, Александру Чистякову, и московскому военному издательству, в 2002 году выпустившему в свет эту книгу вновь, мы имеем возможность прочесть те Слова, которые поднимали наших дедов и прадедов в бой за победу над гитлеровским фашизмом.
Новый 1943 год рождался в грохоте Сталинградской битвы. Она завершилась 2 февраля ликвидацией и пленением советскими войсками окружённой группировки немецко-фашистских войск во главе с генерал-фельдмаршалом Фридрихом фон Паулюсом. Сталинградская битва для автора мемуаров «От Сталинграда до Днепра» Мансура Гизатуловича Абдулина стала боевым крещением.
 |
 |
Мансур Гизатулович отвоевал ровно год. Первый свой выстрел по врагу девятнадцатилетний боец произвёл 6 ноября 1942 года, последний - 28 ноября 1943 года. За этот временной промежуток он дрался за Родину в самых значимых для страны битвах советско-германского фронта. После Сталинграда была Курская дуга, которая закрепила перелом в войне в пользу Красной армии. В ней Мансур участвовал уже закалённым, бывалым солдатом.
На Курскую дугу 193-й гвардейский стрелковый полк, в котором воевал Мансур Абдулин, прибыл в количестве 630 уцелевших человек. Командовал их полком гвардии капитан Павел Семёнович Билаонов.
«Билаоновцы» 66-й гвардейской стрелковой дивизии в составе 32-го гвардейского стрелкового корпуса 5-й гвардейской армии Степного фронта стояли перед началом Курской битвы во втором эшелоне обороны, на семьдесят километров севернее Прохоровки. 5 июля сплошным танковым строем гитлеровцы взломали нашу оборону. К рассвету 6 июля 193-й гвардейский стрелковый полк оказался на переднем крае боя.
У не видавших близко войны солдат из маршевых рот от вида искорёженного металла на поле без конца и края, земли, укрытой трупами наших и фашистов, произошёл упадок морального духа. Как вспоминает Мансур Гизатулович: «Встал вопрос: как будут сражаться в ближнем бою солдаты, если они уже морально убиты?».
И дальше он приводит один из многочисленных эпизодов – примеров бесстрашия, благодаря которым и сложилась наша Победа, одна на всех.
Комбат Гридасов Фёдор Васильевич приказал подать коня. Верхом на разгоряченном коне вылетел на нейтральную полосу (а была она всего 400 метров между позициями врагов) и прогалопировал с фланга на фланг — на виду у своих оробевших солдат и у фашистов... Фрицы яростно строчили из пулеметов. «Неразумно? – задался вопросом Мансур Гизатулович. – А каким ещё другим способом можно было бы за три минуты вывести тысячи людей из гибельного шокового состояния перед сражением, перед наступлением?!».
Солдаты действительно очнулись. Через час батальон отбрасывал контратакующего врага и вышел на рубежи, которые занимали наши передовые части до 6 июля.
После поражения на Курской дуге, как пишет автор, гитлеровцы отступали податливее, но всё после себя жгли. Горели села и поля. Горело всё, что могло гореть. Немцы пунктуально выполняли приказ фюрера: «после себя оставлять выжженную зону». Красная армия двигалась в сплошном дыму пожарищ навстречу новой битве – битве за Днепр. Форсирование Днепра началось в октябре. Путь на правый берег реки для 32-го стрелкового корпуса лежал через остров Песчаный, который они, оставшиеся живыми, окрестили островом смерти, островом-могилой. Операция по захвату плацдарма на правом берегу Днепра, по накалу жестокости и ощущению обречённости затмила в сознании миномётчика и комсорга батальона Мансура все битвы, через которые он прошел от Волги до Днепра. Это было самое горькое воспоминание о войне чудом уцелевшего её участника. «Будь проклята война!», – этим возгласом он завершил своё повествование о пережитом на острове смерти.
«Если с середины октября до начала ноября 1943 года в нашей дивизии преобладали призванные в армию из Полтавщины, то к концу ноября полтавчан – наших «кукурузников» – оставалось в строю десятки и единицы», – констатировал мемуарист. – «Война пожирала людей беспощадно и безжалостно. В ротах насчитывалось всегда по пятнадцать-двадцать человек вместо ста – ста двадцати. Пополнение подходило почти еженощно, но к полудню следующего дня оставалась опять горсточка людей в каждой роте... Поневоле начнешь думать, что ты и в самом деле остаешься живым пока что один…».
28 ноября под Знаменкой, на украинской земле Мансур произвёл последний свой выстрел по врагу. Несколько минут спустя осколок от разрыва вражеского крупнокалиберного снаряда перебил ему левый седалищный нерв, и нога повисла как тряпка...
Из огневого сорок третьего года двадцатилетний Мансур Абдулин вернулся живым. Медицинская комиссия его уволила из армии. В мае сорок четвертого – он ковал победу, уже работая на руднике.
После горьких поражений 1941, 1942 годов, переломного 1943 года, положившего начало наступательному движению Красной армии, вступил в свои права 1944 год, когда мощными ударами Красная армия вытеснила немецко-фашистские войска с просторов Советского государства.
Книга «Я в свою ходил атаку...», изданная московским издательством «Вагриус» в 2005 году, представляет 1944 год, хотя хронологически в ней присутствуют все годы войны. Это сборник писем и дневников советского поэта Александра Трифоновича Твардовского. В июне 1941 года ему было 31. Он начал войну военным корреспондентом газеты Киевского особого военного округа «Красная армия» и видел истекающий в отступлении Юго-Западный фронт. В 1941-м у него случилась настоящая депрессия, и в течение двух месяцев он не мог из себя выжать ни одной строчки для газеты. Про дневники и говорить нечего. Записи скудны, в письмах к жене Марии Илларионовне предельная сдержанность.
 |
 |
В 1944-м он видел наступающий 3-й Белорусский фронт и переживал духовный подъём, сказавшийся также на его работе. В летних письмах жене поэт писал: «Это напоминает мне 1941 год, только все наоборот. Мы с ходу врываемся в города, мы вклиниваемся, окружаем… они бегут, задерживаясь на иных рубежах и зло огрызаясь, они бродят по лесам («немцы-окруженцы»), в общем, об этом писать в письме нет возможности. Я в бездне новых ощущений, мне бы только время и место, только бы приземлиться, я бы мог писать все…».
Твардовский совместно с Политическим Управлением 3-го Белорусского фронта беспрерывно в полном походном состоянии совершает переезд за переездом. Всегда от редакции фронтовой газеты впереди на 100-200 километров… писать письма некогда. Отсылает статьи в «Комсомолку» и ТАСС лишь, чтобы дать жене знать о себе – всё нормально, всё в порядке.
Красная армия гнала из Белоруссии фашистские войска. Шла наступательная операция под кодовым названием «Багратион».
В дневнике мелькают названия деревень и городов: смоленская деревенька Тишино, белорусские села Панское, Лагойск, Заскевичи, города Витебск, Бобруйск, Борисов, Минск, Вильно, Сморгонь…
И наметки плана ближайших тем: 1) Белоруссия (что за край мы освобождаем…), 2) В наступлении (наброски к Теркину…), 3) Минск, куда уже нужно завтра-послезавтра ехать.
И при этом опасения: «При таком движении всё, что остается позади, как-то устаревает для души, утрачивает что-то, тыловеет. Но необходимо записывать… Цель двоякая: сохранить неповторимую свежесть первого впечатления;… не наламать руку на одном только газетном оформлении впечатлений…; не разучиться, а может быть, поучиться писать».
И радость от вестей с других фронтов. Запись от 19 июля: «Сейчас передали сообщение о наступлении 1-го Украинского фронта на Львовском направлении. Какая могучая власть единого ума и воли, управляющих всей этой гигантской, чудовищно громоздкой штукой. Похоже, что едва начали уставать белорусские фронты, как пошло там и, кажется, не менее грозно. Насколько мы сильней, умней, умелее, богаче, организованней, чем три года назад. И это после трёх лет такой войны, на нашей земле и почти один на один со всем немцем! Школа самой войны. Тому, кто воевал под Москвой, под Ржевом, не говоря уж о Сталинграде или Ленинграде, - почему не воевать под Вильно и даже под Варшавой».
12 сентября дивизии 3-го Белорусского фронта вышли на границу с Германией и заняли позиции на берегу реки Шешупа, за которой лежала Восточная Пруссия. 17 сентября они вступили на землю врага.
Грустью повело от осенних записей из рабочей тетради: «Война так велика, если взять хоть по одной линии от столицы до восточно-прусской границы… так много вобрала уже в себя погоды, природы, времён года и стольким, стольким не дала дойти даже до половины своей… Как бесповоротно мы постарели от неё, как много ушло, втоптано в эти годы… А обычный день войны нисколько не легче от того, что она названа уже идущей к концу». В следующем году, сорок пятом грусть нарастает. Давала знать о себе огромная усталость от фронтовой службы, накапливавшаяся годами. В последние месяцы перед победой со всей силой сказалось и отвращение к войне как состоянию для людей ненормальному, противоестественному.
Переписка Твардовского с женой Марией Илларионовной и её воспоминания с дневниками поэта составили общую семейную хронику Великой Отечественной войны, в которой нашли выражение мысли и чувства и стремления на фронте и в тылу всех людей Страны Советов.
В наступлении бойцы Красной армии видели дикое опустошение родной земли, лагеря смерти, рвы с замученными людьми. Возникало желание отомстить за испепелённые города и деревни, за убитых стариков, матерей, жён, детей, за своё личное сиротство – многие потеряли семьи. Укреплялось стремление найти и наказать главных виновников страшной войны.
16 апреля 1945 года началось Берлинское наступление Красной армии. Прорыв укреплений на Одере поверг ставку Гитлера в панику. Чиновничий Берлин бежал на автомашинах в Мюнхен.
25 апреля кольцо окружения сомкнулось вокруг Берлина. В тот же день на Эльбе советские и американские пехотинцы приветствовали друг друга.
В советских армиях, шедших на Берлин, были созданы специальные разведывательные группы, нацеленные на поиск и пленение главаря немецких нацистов Адольфа Гитлера. 3-я ударная армия, первая из ворвавшихся в Берлин, бойцы которой и водрузили 30 апреля Красное знамя Победы над рейхстагом, не была исключением. Работа её разведгруппы, возглавляемой заместителем начальника Отдела контрразведки СМЕРШ по 3-й ударной армии полковником Василием Ивановичем Горбушиным, стала основной сюжетной линией следующей книги «Берлин, май 1945», выпущенной в свет в 2005 году московским издательством «Терра-Книжный клуб». Автор её - Елена Моисеевна Ржевская - в качестве переводчика была включена в эту группу. Настоящая её фамилия в годы войны была Каган. Ржевская – литературный псевдоним, взятый в послевоенное время в память о начале фронтового пути двадцатитрехлетней переводчицы под Ржевом в 1942-м.
 |
 |
Как шёл поиск Гитлера разведгруппой 3-й ударной армии?
1 мая, в ответ на полученный отказ Геббельса и Бормана безоговорочно капитулировать, начался в 18.30 последний берлинский бой. В это же время гамбургская радиостанция передала сообщение «из ставки фюрера» о том, что «фюрер Адольф Гитлер …на своём командном пункте в рейхсканцелярии, борясь до последнего вздоха против большевизма, пал в сражении за Германию». Как пишет Елена Каган: «…задача осталась прежней: найти Гитлера не живого, так мертвого». Штурмовые отряды 3-й ударной армии прорвали последнее заградительное кольцо и ворвались в имперскую канцелярию утром 2 мая.
Штаб Гитлера помещался в бомбоубежище под имперской канцелярией. Начались первые беглые торопливые допросы истопника, техника гаража имперской канцелярии, врачей, всех, кто знал или видел нечто, проливающее свет на смерть и захоронение Гитлера. Розыски шли в очень напряженном темпе.
В сложных условиях сверхсекретности розыскных действий и дефицита времени (три дня: со 2 по 5 мая) надо было разобраться во всём, отсечь все лишние версии и наметить правильный путь поисков. Искали неустанно, преданно, чувствуя огромную ответственность, – четыре года страшной войны стояли за плечами.
Определили главное место поисков - сад имперской рейхсканцелярии. 4 мая там были найдены обгоревшие мужчина и женщина. На трупах имелись приметы, предположительно указывающие, что это - Гитлер и его жена.
Задержанный эсэсовец из личной охраны Гитлера – Гарри Менгерсхаузен, свидетель сжигания фюрера и Евы Браун, начертил план сада и указал место сжигания, потом уже на фотоснимке сада имперской канцелярии ещё раз указал место, совпавшее с местом, из которого 4 мая были извлечены обгоревшие мертвые тела.
По распоряжению Горбушина трупы предполагаемых Гитлера и Евы Браун перевезли в Бух, пригород Берлина, где уже лежали останки Геббельсов. Прошла судебно-медицинская экспертиза. Комиссия пришла к заключению: «Смерть наступила в результате отравления цианистыми соединениями».
На первом этапе следствия группа поиска была внушительной. К 8 мая разведчики разъехались по своим корпусам и дивизиям. Осталось три человека: полковник Горбушин, майор Быстров и переводчик Елена Каган.
Руководитель группы полковник Горбушин решил добыть бесспорные доказательства, что разведгруппа 3-й ударной армии нашла останки главного нацистского преступника и его жены.
Это могло дать заключение по зубам. В судебно-медицинском заключении было сказано: «Основной анатомической находкой, которая может быть использована для идентификации личности, являются челюсти с большим количеством искусственных мостиков, зубов, коронок и пломб». Врачи отделили челюсти, сложили их в коробку. Начались поиски дантистов Гитлера. Повезло. Удалось найти Кетхен Хойзерман, ассистентку личного дантиста Гитлера профессора Блашке. Она по памяти нарисовала схему зубов Гитлера, указав на их особенности. Описание зубов полностью совпало с анатомическими данными ротовой полости вскрытого обгоревшего мужчины. Осмотрев челюсти, она подтвердила – это зубы Гитлера. Затем был найден зубной техник Фриц Эхтман, выполнявший протезные работы для Гитлера. Он также опознал фюрера и его жену.
18 мая 3-я ударная армия была передислоцирована в другой городок близ Берлина, где в комендантский час, чтобы не было горожан, на окраине города были преданы земле перевезённые из Буха ящики с останками и скрытно выставлен круглосуточный пост. С появлением в штабе 3-й ударной армии генерала из Ставки Верховного Главнокомандования для проверки всех данных о самоубийстве Гитлера, началось переосвидетельствование. Заново опрашивались все свидетели. Вновь составлялись все протоколы, тексты которых слово в слово по телефону сообщались в Москву. Ящики с останками извлекли из земли. Составили вновь акт. Все присутствовавшие подписали его, кроме представителя Сталина. Этот акт, материал расследования и неопровержимое доказательство смерти Гитлера – челюсти – были отправлены в СССР.
К сожалению, высшие политические соображения Сталина не позволили оповестить через средства массовой информации мир о найденных останках. Что мир! Даже высшие чины военного руководства в лице Георгия Константиновича Жукова были в неведении. В данном издании книги «Берлин, май 1945» есть рассказ о встрече Елены Моисеевны 1 ноября 1965 года с Маршалом Победы, озаглавленный «В тот день, поздней осенью», в котором она пытается понять, почему Жуков не был в курсе событий, связанных с розыскными действиями 3-й ударной армии. Встреча была важна обоим. Жукову необходимо было авторское подтверждение, что это не художественный вымысел. Ржевской важно было подтвердить перед Маршалом Победы, что всё так и было. И в своих мемуарах «Воспоминания и размышления» Г. К. Жуков сослался на книгу Елены Моисеевны, поддержал её в стремлении поставить Последнюю точку в войне. Ведь фашизм персонифицировался в Гитлере. Его смерть – это как бы было и смертью немецкого фашизма для победителей 1945 года.
Война для Елены Моисеевны закончилась в немецком городе Стендаль. Этот город сдался американцам. На карте была проведена демаркационная линия. Стендаль оказался в советской зоне. Согласно решению Потсдамской конференции в июле 1945 американцы из него ушли, зашла 3-я ударная армия. Город уцелел, пострадали лишь чуть-чуть окраины. Осенью, демобилизовавшись, Елена Моисеевна уехала домой.
Книга «Берлин, май 1945» попала в руки читателей в шестидесятые годы двадцатого столетия. Ценные архивные материалы, включенные в текст повествования Елены Моисеевны, позволили ей представить Гитлера и все его окружение вне ореола власти и мистификаций.
Голосов современников Великой Отечественной войны немного. Каждый из них на свой лад говорят от лица и от имени миллионов.
Многодневное в продолжение четырех лет сопротивление советского народа приблизило май 1945-го – грандиозную победу в Великой Отечественной войне.
«Забвение истории своей родины, страданий своей родины, своих лучших болей и радостей,- связанных с ней испытаний души – тягчайший грех», - считала Ольга Берргольц.
Будем помнить и передавать эту память следующим поколениям.
Все книги, описанные в обзоре, можно взять в Псковской областной универсальной библиотеке.
Наталья Фролова,
главный библиограф Информационного центра ПОУНБ
